8 дней в «ледяном гробу». История спасения железной девушки Тимир-Кыыс

Эта удивительная, даже чудесная история случилась с 17-летней якуткой на земле Среднеколымского района в 19 веке. Она лично рассказала о своем спасении из ледяного гроба этнографу Владимиру Йохельсону, а он все задокументировал и даже составил интереснейший сборник своих наблюдений за жизнью коренных народов севера. Вот вам небольшой пересказ этого странного случая.

Подробнее
К западу от реки Алазеи и в 130 верстах между Верхоянском и Колымском лежит местность Карахтах. Она состоит из нескольких юрт, расположенных вокруг озера, и находится уже на границе лесов.

В занесенных снегом юртах под треск камельков рассказываются бесконечные истории о людях, выживших и нет при дальних снежных походах. Именно там Владимир Иохельсон услышал рассказ про сон Тимир-Кыс (железной девушки) в ее снежном замке.

Я не поверил бы ему, если бы не видел самую героиню и не проверил ее слов рассказами очевидцев, сродников ее, откопавших ее из-под снега и ножами вырубивших ее из ледяного гроба. Полагаю, что случаи этот заслуживает внимания не только любознательного читателя, но и ученых исследователей.
Тимир-Кыс — цветущая молодая женщина с румяным и здоровым круглым лицом. Она замужем, и у нее есть ребенок. Крестное имя Тимир-Кыс — Екатерина; теперь, по мужу она носит фамилию Кокориной. Отца она лишилась рано, и мать ее вышла замуж вторично. Отчим и отправил 17-летнюю девушку в соседнюю местность во время разыгрывавшейся непогоды.

Дальше со слов Иохельсона рассказывает сама Тимирь-Кыс:

«Это было между Спиридоном и Николой (30-го октября — 6-го декабря). Солнце не показывалось, и короткий день — одни сумерки, но днем все-таки видно. Я выехала — начало мерцать. Я ехала верхом, а нарту волокла на ремне, перекинутом через луку седла (иной упряжи в тех местах не знают). От Келиэ до Карактаха 60 верст (64 км) — день хорошей езды. Я хотела ночевать в дороге — в 30-ти верстах есть одно жилье; других людей нет до самого Карактаха.

Еще перед выездом началась небольшая „погода”, но в пути ветер усилился и занес дорогу. Настала пурга, с туманом, снегом. Ничего не видать впереди, снег залепляет глаза. Скоро стало темно, и я совсем потеряла всякий след — не знаю, в какую сторону ехать. Я остановилась, отстегнула нартенный ремень с седла, привязала коня за повод к нарте и легла. Долго на нарте лежала, не могла заснуть; так всю длинную ночь пролежала — до свету. Пока лошадь была, я не боялась: все-таки не одна. Лошадь была на привязи, всю ночь без корму, голодная, ветер ее пробрал, и она тряслась от холода, как и я.

Когда стало светать, я накинула нартенный ремень на седло и хотела сесть на коня, но нетерпеливая дрожавшая лошадь вырвалась и убежала вместе с нартой. Я бросилась за ней, но по глубокому снегу не могла догнать. В снежном вихре она скоро скрылась из виду. Я пошла по ее следу, но и след скоро потерялся: ветер быстро занес снегом. Это было на озере Эльбэрэк. Все хожу по озеру, ищу дороги, ищу конского следа. Взад и вперед билась — ничего не видать. День и ночь так ходила, искала, обессилела. Поставлю в снег ногу и не могу ее вытащить, сил нет. Не могу больше ходить — легла: на берегу озера легла, у дерева.

Как легла, так сейчас и заснула. Долго ли спала — не знаю.

Пробудилась — дышать трудно, ни в какую сторону не могу пошевелиться, всю снегом завалило. Я лежала па правом боку. Не могу повернуться, дышать. Стала плакать. Наконец левую руку высвободила, с лица снег смела. На лице снег был мокрый, таял. Потом подняла руку кверху и стала ковырять. Указательный палец дошел до самого верху: я почувствовала струю холодного воздуха и стала свободно дышать.

Но было темно, стояла глубокая ночь, и погода все бушевала в темноте.

Когда немного рассвело, я увидела над собой прокопанную пальцем дырочку. Через нее проникал слабый свет, но небо не было видно: туман и пурга продолжались. Снег все заносил мое окно, а я все снова пальцем протыкала. Лежу — все плачу. Голода и холода не чувствую, но жажда мучила меня. Беру левой рукой в рот снег, но жажда не утолялась. Лежу, плачу и думаю: „если б кто-нибудь нашел меня? Но как найдет — заметит!?” Спала ли я и сколько спала за все время, — не знаю. Наполовину я была без чувств, но видела как светает, потом темнеет и снова светает. Несколько раз день и ночь менялись. Сколько раз — не знаю. Холода я не чувствовала, было тепло. На третий, кажется, день погода прекратилась. Показался кусочек неба и ночью я видела звезды. Отверстие больше не заносило снегом. Лежу и прислушиваюсь: не слышно ли что, не идет ли кто, не едет ли кто? Все тихо, только ветер шумит, и скрипят мерзлые деревья.

Наконец, — на который день не знаю, — я услышала над собой неопределенный шум, потом шаги. Обрадовалась, стала кричать: „вот я, здесь, под снегом, живая”. Голос мой ослабел, — думала я: — но все-таки услышат. Однако шаги стали удаляться, потерялись. Все стихло. Снова страшно стало, опять начала плакать. Через некоторое время я опять слышу скрип шагов по снегу, много шагов, потом слышу голоса, людские голоса. Потом в отверстии мелькнул красный шарф. Я закричала: „вот я, живая”. Кричу и плачу. Потом, слышу, наверху закричали: „Вот она лежит, здесь!” Обрадовалась. Жду. Кричу: „не уходите, не оставляйте”. Потом, слышу, снег разгребают. Вдруг увидела небо, людей, своих родичей. Трое их было. Один в красном шарфе. Сняли с меня снег, а шевелиться я не могу. Я лежала в ледяном корыте из растаявшего подо мной, а потом замерзшего снега. Заледенелая и промерзшая одежда была тверда, как древесная кора. Руки и ноги закоченели. Волосы прилипли ко льду. Лед кругом меня осторожно отбивали ножами, чтобы освободить меня.

Положили меня на парту, завернули в теплую одежду и повезли домой. Вскачь поехали. Это было 20 верст от дому. В дороге я на все смотрела, все видела.

Когда внесли в дом, на мне всю одежду разрезали, сняли, но руки и ноги закоченели, и я не могла их разогнуть. Правая рука к груди была прижата, колени были согнуты, одно выше, другое ниже. Так меня завернули в заячье одеяло и оленьи шкуры. Потом мне дали чай с „живой кровью”. Привели в юрту теленка, разрезали у него ухо и подставили чашку. Без „живой крови”, говорят, нельзя спасти человека.

Как выпила, так и в глазах светлее стало. Раньше людей, как сквозь дым видела, теперь ясно стала видеть. На другой день члены немного расправились, но только на пятый день я могла свободно правой рукой креститься. На десятый день стала ходить. Раньше, когда вставала, падала. В первые дни меня поили чаем с кровью и кормили немножко. Кормили мелкими кусочками мяса из бэльчит (икры). На четвертый день мне дали курить, и на сердце легко сделалось.

Потом поправилась, совсем здорова стала. Долго я боялась удалиться от юрты. В худую погоду и теперь не хожу никуда, хоть и близко. Вот так было дело».

В дополнение к рассказу Тимир-Кыс этнограф также цитирует рассказ одного из трех якутов, нашедших ее. Я вам кратко перескажу, что девушку искали 8 дней. Искали уже мертвой, не думали, что найдут живую. Руки у нее были голые, голова обнажена. Рукавиц и шапки не нашли. Видимо, раньше потеряла. Также интересно, что на том месте верхушка лиственницы «закуржевела, поседела». Так бывает над отдушиной зимней медвежьей берлоги. От его дыхания на дереве белая борода вырастает.

Но еще более интересно то, что рассказывают потомки этой девушки сегодня. Они также проживают на этой земле в Среднеколымском районе Якутии. Так вот несколько лет назад, с одним из мужчин этого рода произошел тот же случай. И он, также как и его «прабабка» выжил. Все таки история циклична.